Кисти и краски. В..лшебные канцтовары на все сл..чаи жиз..и», - гласила блёклая, старая вывеска над дверьми одного из магазинов в самом конце Косого переулка, покачиваясь на тоненьких цепочках. Дверь в лавочку была приотворена, в щели тускло поблескивал колокольчик. Гарри Поттер прошёл под ливнем капель, слетающих с ветхой маркизы. Он потянул за бронзовую ручку, покрытую зелёной патиной, и вошёл в помещение, пронизанное пыльными солнечными лучами. По мутным стёклам витрины звонко конопатил слепой дождь, а с Гарри ручьями стекала вода.

Поперёк комнаты тянулась дубовая стойка, за которой возвышались стеллажи, заставленные коробками и ларцами, маленькими тюбиками и баночками. Справа был вход в этот лабиринт, а к стене был прикручен деревянный насест, на котором восседал роскошный белый какаду.

- Посетитель, посетитель! Тад-деуш, пос-сетитель! – завопила птица, когда Гарри подошёл к ней поближе. Юноша попытался погладить её, чтобы успокоить, но попугай больно ущипнул его за палец. – Нечего тр-рогать всё р-руками! Что за вар-рварские пр-ривычки? – возмутился какаду.

- Да не собирался я… - смешался Гарри.

- Ба, - попугай любопытно наклонил голову на бок и прищурил маленькие глазки-бусинки, внимательно разглядывая парня. – Да ты ж тот самый Гар-ри Пот-тер! Тад-деуш, скор-рее! У нас сам Г…

Гарри сгрёб птицу в охапку, зажимая клюв рукой и шипя на неё. Но тут из недр магазинчика появился грузный мужчина с лоснящейся лысиной. Старая, перепачканная красками мантия была перетянута на животе грубой верёвкой, с которой свисала палитра и связка кисточек. За импровизированный пояс была заткнута и волшебная палочка, тоже вся вымазанная краской.

- О, какой… какой почётный гость в моём магазине! – протягивая толстую, короткопалую ладонь поприветствовал мужчина. Голос у него был скрипучий, с хрипотцой, но не неприятный. Гарри пожал руку. – Тадеуш. Тадеуш Вольски, хозяин сего скромного приюта артистической души.

- Гарри Поттер.

Тадеуш продолжал трясти его руку, но вскоре спохватился и занял место за прилавком.

- Итак, мистер Поттер, чем обязан вашему визиту?

Гарри ужасно смущался из-за такого обращения, но оно ему льстило. Не смотря на неопрятный вид, Тадеуш производил впечатление добродушного и искреннего человека, всем сердцем влюблённого в свою работу.

- Да я, в общем-то, домой шёл… и начался дождь, и я… заглянул, ведь дождя не должно было быть – вы же видите, солнце… ну, я думал, он скоро кончится, - путаясь и почему-то краснея, пролепетал Гарри.

- О. Да сам Мерлин велел! Вы знаете, чем торгует мой магазинчик?

- На вывеске сказано, что канцтоварами.

- И да, и нет. Я продаю вовсе не обычные орудия бумагомарания! – Тадеуш булькающее рассмеялся. – Нет. «Кисти и краски» помогает волшебникам открыть свою душу. Вы ведь наверняка слышали о самопишущих перьях? Но они так, жалкое подобие моего изобретения, - подперев щёку локтем, начал торговец. – Мои перья записывают то, что вы не можете сказать. Плохо ли вам, хорошо ли – если вас мучает тоска или переполняет счастье, выразить которые словами вы не в состоянии – возьмите перо, макните его во всеумные чернила и пустите плясать по пергаменту искренности! Оно запишет ваши чувства, понимаете? Есть у нас ещё волшебные краски – гуаши, акварели, масляные. Выберите цвет, возьмите кисть из волос вейлы и пусть она поработает на холсте! Тут всё имеет значение – и толщина кисти, и цвет, который вы выберете, и бумага – она должна быть сделана из веточек магнолии, выращенной на крайнем севере в специальных теплицах, что драконы своим пламенем греют. Выбирайте любую кисть, любую краску! – он широко махнул рукой над прилавком, будто смахивая пыль, и на полированной поверхности дерева появились крохотные керамические горшочки с бирками со странными названиями: «чешуя хамелеона», «полёт феи», «дыхание неба», «улыбка русалки». Гарри приподнял крышечку с самого невзрачного и исцарапанного горшочка с полустёршейся надписью «поцелуй дракона». В нём оказалась чёрная краска с крохотными кроваво-красными вкраплениями. Алые крупинки засияли в лучах солнца, и Гарри невольно залюбовался на краску.

- Ох, я всегда знал, что Гарри Поттер выберет лучшую краску! Это «поцелуй дракона». В нём чешуя Гебридского Чёрного дракона и кровь Новозеландского Опалового Глаза. Их смешивают с зельем мудрости, изобретённым Ло Мацуном, жившим три тысячелетия назад в Китае магом. Это самая редкая и необычная краска; думаю, в Британии не найдётся ни одного горшочка, кроме этого! Великолепный выбор, мистер Поттер! Она ваша!

Гарри испуганно посмотрел на переливающиеся карминовые искры.

- Нет, что вы! Я не могу принять такой дорогой…

- Стоп! Не расстраивайте меня! Я знавал вашего отца, он был отличным человеком, да… так пусть это будет маленький подарок сыну моего старого друга!

Тадеуш взмахнул палочкой, заключая горшочек в полупрозрачную сферу.

- Когда придёте домой, мистер Поттер, сразу же снимите заклинание! Чем скорее, тем лучше! А потом храните краску исключительно в тёплом тёмном помещении. И никаких чар! Они очень ей вредят!

Гарри аккуратно убрал сферу, казавшуюся хрустальной, в карман, а старик тем временем снова провёл над стойкой рукой. На этот раз на ней ровными рядами выстроились раскрытые ларцы. В них на разноцветном бархате и шёлке лежали кисти разной толщины и длины, с резными и гладкими древками, с длинными и короткими волосками. Гарри приглянулась тонкая длинная кисть с древком из чёрного дерева, кончик которой украшал маленький серебряный шарик. Кисть лежала в таком же чёрном ларце, кованном серебром, на серебристой атласной ткани.

Тадеуш, будто угадав его желание, подхватил ларец. Все остальные шкатулки тут же исчезли.

- Что ж, - задумчиво сказал он, потерев подбородок. – Это очень старая кисть. Волосы вейлы-мужчины, морёный дуб и серебро. Да-да, эта кисть из морёного дуба! Она даётся только достойным… однажды её уже покупали у меня… один господин. Говорят, он пытался убить ею своего любовника… которого застукал со своей же женой. Только кисть не дала ему, вот что я вам скажу. Больше его никто не видел. А тот мужчина… его любовник, он принёс её обратно мне, вот так. Но вы, Гарри Поттер, несомненно, достойны! Да не бойтесь вы так, ведь это всего лишь байка, рассказанная мне тем мужчиной! Как же его звали? Люций? Люциферус? Ох, память моя, память…

- Л-люциус Малфой, вы хотите сказать?

- О, нет, ну что вы! Тот был итальянец со смуглой кожей и зелёными глазами, настоящий дьявол! Как говорят, macho. Чем-то даже на вас похож, этот Люций… да, точно, Люций.

Гарри было, мягко говоря, не по себе. Он покорно принял протянутый ларец. Тадеуш широко улыбнулся и щёлкнул пальцами. Какаду тяжело слетел с насеста и нырнул под стойку, а вернулся, бережно держа за тесёмки свиток белоснежного пергамента.

- Вот, возьмите. В эту бумагу добавлены ещё и лепестки магнолий. Она лучше сохранит краску.

Гарри кивнул и развернулся, чтобы уходить. В горле стоял комок. Он толкнул дверь, колокольчик жалобно звякнул, и парень оказался на улице. Дождь уже прекратился. Солнце жарко отражалось в лужах, было душно и пахло прибитой пылью.

«Деньги! Проклятье! Я ведь совсем забыл заплатить за кисть и пергамент!»- пронеслось в голове у Гарри. Он хотел было дёрнуть за ручку, но когда повернулся к магазинчику, на его месте обнаружилась лишь глухая стена.

- Чёрт, - выдохнул он, но, вспомнив о рекомендациях Вольски насчёт краски, кинулся домой.

Гарри Поттер любил рисовать. Редко, крайне редко, лишь в те моменты, когда ему было невыносимо плохо. Сидя в чулане под лестницей, теряя счёт дням, он порой доставал клочок пергамента и магловскую ручку и рисовал Хогвартс. Или Озеро. Или Оленя. И мир успокаивался, переставая сводить с ума. Чёрные краски уходили на бумагу, заставляя всё кругом становиться ярче.

А ещё больше он любил наблюдать, как рисует кто-то другой. Как пальцы привычно и нежно обхватывают изящное тело кисти, как страстно волоски целуют бумагу, оставляя за собой разноцветные следы…

Это удавалось реже. Когда он попал в Хогвартс и у него появились друзья, он иногда просил их рисовать. Лучше всего получалось у Дина Томаса и Даны Лимсток, его однокурсников из Гриффиндора и Хаффлпаффа. А однажды в Косом переулке он встретил старого художника, за гроши рисующего портреты прохожих. На его холсте краски оживали, его ссохшиеся морщинистые руки делали свою работу с непринуждённой грацией и изяществом. Гарри готов был всю жизнь провести рядом с этим удивительным человеком, заворожено наблюдая за рождением картин.

Вчера продавец в странной лавке подарил Гарри кисть и краску, ещё и рассказав загадочную историю. И с тех пор она не шла у парня из головы, не давала ему покоя.

Ночью Гарри снился странный сон. Смуглый брюнет занимался любовью с женщиной… её лица не видно. Его силуэт отчаянно ярок на фоне белоснежных простыней, и кажется, будто лишь ради этой красоты он сливается со своей любовницей, лишь ради созданного их телами панно он прижимается к её телу. Его объятия неласковы и жёстки, но женщина, похоже, не замечает этого. Гарри чувствует, как холодны губы брюнета на её воспалённой страстью коже, и это восприятие чужих ласк неприятно. В комнату – её очертания размыты, как если бы он смотрел на неё без очков – входит другой мужчина. Его светлые волосы растрёпаны, а серые глаза, замершие на кровати, широко раскрыты и влажно блестят. Брюнет отрывается от женщины – и Гарри понимает, что это он сам, а тот, кто вошёл… кто это?

В его руке – чёрная кисть. Наверное, он рисовал – на тонких пальцах и манжетах шёлковой рубашки видны следы краски. Гарри вскакивает с постели и кидается ему навстречу – зачем? – сцеловывает с щёк мужчины появившиеся невесть откуда солёные капли – что он делает?

А светловолосый мужчина тяжелеет в его объятиях, и на груди Гарри что-то горячее и липкое – кровь, и блондин падает, а в его сердце – кисть…

Гарри проснулся в холодном поту. Он провалялся в кровати весь день, глядя на выцветшее хмурое небо, слушая раскаты грома и яростный дождь. В сердце было пусто и больно.

Он бы хотел порисовать. Но не мог. Руки колотила мелкая дрожь.

Он бы хотел посмотреть, как кто-то рисует. Но не к кому было обратиться. Дин и Дана погибли во время войны. Гермиона тоже. А Рон коротал дни в госпитале Святого Мунго.

Гарри буквально выпрыгнул из кровати, кидаясь к шкафу. На полке, освобождённой от вещей, стоял маленький горшочек и ларец.

«Поцелуй дракона» и кисть.

Она ведь рисует сама!

Она нарисует его тревогу и прогонит печаль. Она выразит в рисунке то, что Гарри не может представить ни словами, ни образами, и даже не уверен, что может почувствовать.

На белоснежный лист ложится чёрный штрих с рубиновыми искрами. Ещё один. И ещё. Линии послушно тают изгибами и взмывают стрелами, ложась в полукруг век и вычерчивая ресницы.

Мазок. Ещё один. Мягкое прикосновение пальцев к чуть шершавому пергаменту, закреплённому на мольберте и пахнущему цветущими магнолиями. Тени и полутона заставляют нарисованную радужку блестеть, появляется разлёт бровей. Хоть краска и чёрная, но всё же ясно, что они светлы.

Сосредоточенный вздох достигает картины, и ресницы трепещут от обжигающе-горячего дыхания. Но нахмуренный художник не замечал этой мелочи, ведь для него нет в этом движении ничего удивительного. Волшебная бумага и волшебная кисть.

В уголках чёрно-белых глаз появляются маленькие мимические морщинки, а между бровей – две складки. Гарри схватил кисть, нарушая её интимный разговор с бумагой, и запустил перепачканную краской руку в чёрные волосы. Привычным движением поправил съехавшие на кончик носа нелепые очки, но тут же сорвал их и кинул об стену. Хрупкое стекло трескается, и оправа ломается на переносице. С жалобным звоном очки падают на пол кучкой осколков и погнутого металла. Раскинув руки, Гарри упал на кровать, и взгляд зелёных глаз впился в пляшущие по потолку тени от пламени камина.

Кисть мягко, но настойчиво высвобождается из его ладони. Она возвращается к мольберту и продолжает свой танец, бьётся в агонии, выводя полуоткрытые чувственные губы и вычерчивая скулы. Гарри был в отчаянии. В горле пересохло – в комнате так жарко! Это всё багрянец искр, вкраплённых в чёрную чешую, - он пылает, он заставляет пылать и его тело, наполняясь истомой, желанием, изнывая от жара, страсти, сожаления и жажды – прикоснуться к тонким губам, прижаться щекой к бледной щеке, нащупать губами сомкнутые веки и ласкать, ласкать стройное тело…

Светловолосого мужчины с серыми глазами, так нелепо погибшего на войне. Из-за деревянной щепы, пронзившей его сердце.

Гарри сглотнул застывшие в горле слёзы и упал на колени возле мольберта. Кисть уже нарисовала величавую осанку, тонкие руки и изящные ладони. Она изобразила и сильные длинные ноги. Она закончила портрет. Драко Малфой больше не хмурился, как в первый момент. Он улыбался. А потом протянул руку – и сияющие каплями крови чёрные линии оторвались от пергамента и наполнились объёмом и жизнью. Гарри схватился за протянутую руку, как за соломинку, связывающую его с жизнью. Он прижал губы к холодной коже, хранящей аромат магнолий. Драко протянул к нему вторую руку, хватаясь за его плечо, и рванулся к мужчине всем телом.

На полу, глотая слёзы радости, лежал Гарри Поттер. Его глаза были закрыты, и он боялся разомкнуть веки. Он ощущал тяжесть чужого тела на себе и гладил ладонями спину, он ловил памятью горячее дыхание, впечатывающееся в его шею, и прикосновение прохладной кожи. Если он откроет глаза, не рассеется ли видение?

Шёпот, еле слышимый над самым ухом:

- Спасибо…

Губы, лёгшие на шею, и влажный поцелуй:

- Я люблю тебя…

- Открой глаза, я с тобой…

И он открыл.

Он старался запомнить каждую черту его лица, каждое движение его тела. Он искал губами губы того, кто сегодняшней ночью снова с ним – снова и впервые, и, наверное, в последний раз.

Не уходи…

Звонкий, рубиново-блестящий смех.

А ты не отпускай!

Поцелуи, стоны, дуновение вздохов на трепещущей плоти и лёгкое движение языка. Пальцы, пуговицы, молнии и робкая ласка на сосках.

По обнажённой груди, по шее, по спине и истомлённым ожиданием бёдрам – горячие руки.

И грохот грома, и блеск молний, и экстаз любви…

Утро. Тихий рассвет. Кольцо рук. Ровное дыхание.

Первые розовые лучи солнца зажигают алые блёстки в эбонитово-чёрных линиях. На забытом возле окна мольберте – белоснежный пергамент. Картина восхитила бы любого человека своей простотой и изысканностью. Своей красотой. На ней два молодых любовника сплели тела в страстном и одновременно нежном объятии.

Напротив мольберта – кровать. Движение. Блеск зелёных глаз. Солнечный зайчик в разбитых очках. Взмах светлых ресниц.

В воздухе витает что-то неясное, неопределённое, окутанное дымкой утреннего тумана.

Удивление.

- Ты не ушёл?

Улыбка.

- Ты не отпустил.

Любовь.

Титаник
Спасибо, что указала на опечатки автора. Я исправила)
Моя тоже радуетсО